Не успел я поднять руку, чтобы постучать в гостиничный номер Бобби Фишера, как за дверью загрохотали сердитые голоса. "Черт возьми! Меня от этого тошнит,— услышал я крик Бобби.— Меня тошнит от вида людей! Я должен работать, я должен отдыхать. Почему ты не спрашивал меня, прежде чем назначать все эти встречи, черт бы их побрал!" В ответ собеседник Фишера почти перешел на визг: "Бобби! С тех, как мы приехали в Буэнос-Айрес, я только и делаю, что нянчусь с тобой день и ночь. Ты неблагодарная ...!" — так мягкий и благородный исполнительный директор шахматной федерации США обращался к величайшему, быть может, шахматисту в мировой истории.
            Было три часа дня, немного рановато для Бобби. Через десять минут, убедившись, что за дверью всё спокойно, я рискнул постучать, и Фишер отпер дверь. "Ах да, из журнала "Лайф". Заходи". Широкая детская улыбка, но глаза насторожены. Высокий, плечистый, с головой несколько маловатой для такого большого тела, он навел меня на мысль о скульптурах Генри Мура. До этого я видел Бобби дважды, но никогда — таким усталым.
            Сразу за дверью я ненадолго остановился. Комната была воплощением холостяцкой берлоги. Смятое постельное белье на полу. На дополнительной кровати — носки, нижнее белье, сумки, газеты, журналы. Коробки — штабелями на диване, между кроватями — одинокая банановая шкурка. Единственным чистым местом в комнате был маленький столик у окна; на нем был расставлен комплект симпатичных шахматных фигурок.
            Безмятежная красота, алтарь среди дебрей хаоса.
            И — поле боя, вокруг которого вращалась жизнь Бобби последние 11 месяцев. В мае, выиграв межзональный турнир (на финише — семь побед подряд!), двадцативосьмилетний бруклинский гений включился в отборочный матчевый цикл чемпионата мира. Сначала он сокрушил русского Марка Тайманова — 6 : 0 — первая "сухая" победа в гроссмейстерском матче. Затем прикончил датчанина Бента Ларсена — с тем же счетом. В поединке с русским Тиграном Петросяном, завершившемся за два дня до моего приезда в Буэнос-Айрес, Бобби довел свою беспроигрышную серию побед до 20, потом схватил сильный насморк и проиграл.
            Однако после того как счет в матче стал ничейным — 2,5 : 2,5 — Фишер поменял отель, стал хорошо высыпаться и в последних четырех партиях против экс-чемпиона мира продемонстрировал явное превосходство. Будущей весной Фишер встретится с русским Борисом Спасским в матче на звание чемпиона мира. Они сыграют 24 партии. Где — пока неизвестно. Спасский, нынешний чемпион мира — шахматист потрясающей силы. Тем не менее, даже некоторые советские эксперты думают, что Фишер положит конец 35-летнему доминированию русских в шахматах, станет первым американцем, когда-либо обладавшим этим титулом.
            "Поздравляю вас с победой",— попытался я начать разговор. "Ну да, ну да,— скромно пробормотал Фишер и отвернулся, чтобы взять пиджак и галстук.— Мне надо поесть, проголодался. Поговорим позже". И он поспешил на завтрак с кипой русских шахматных журналов под мышкой.
            В лобби люди набросились на Фишера со всех сторон. Он выглядел напуганным и измученным. Аргентина помешана на шахматах (в одном только Буэнос-Айресе 60 шахматных клубов), и на протяжении месяца с лишним Бобби день и ночь осаждали местные почитатели.
            Вот к нему прицепился некий седовласый мужчина, что-то страстно говоря. Молодая девушка схватила Фишера за руку, сказав что-то такое, что заставило его отпрянуть и направиться в другую сторону. Команда американских телевизионщиков трусила следом — но он не хотел ни с кем общаться. "Позже!" — кинул Фишер на ходу и перешел на широкий шаг, который напомнил мне капитана Ахава, идущего против сильного ветра.
            В "Лондон-гриле", изображающем английский паб с его облезлым шармом, Фишер уселся за дальний столик, заказал два стакана свежего апельсинового сока, стейк (самый большой из имеющихся), зеленый салат и пинту минеральной воды с газом. Через пять минут он заказал еще один стакан апельсинового сока, а к тому времени, когда принесли десерт (тарелку бананов со взбитыми сливками), приканчивал четвертую бутылку минералки. Он двигал челюстями с энергией барракуды и непрерывно говорил, как хороша еда. "Посмотри на этот сок — свежий, не размороженный! А где еще ты можешь получить такой большой стакан меньше чем за 10 центов? Посмотри на этот стейк! Он почти в два дюйма толщиной! И ты действительно можешь насладиться его вкусом — не то что паршивое американское мясо, сплошная химия. А это мясо — натуральное! По-моему, аргентинская еда — лучшая в мире! Они действительно заботятся о качестве. Возьмем одежду. Ты можешь заказать у портного костюм меньше чем за 100 долларов, при этом самый модный! Да и ботинки. Они производят лучшие ботинки в мире! Смотри, какую пару я купил. Вот, посмотри-ка!" — быстренько сняв огромный коричневый ботинок, он протянул его мне через стол. "Посмотри на подошву — она многослойная и, я тебя уверяю, очень прочная! Обычно я снашиваю пару ботинок за несколько дней! Но эту пару я ношу уже год — и она всё еще великолепна. Нет, конечно, я люблю Америку! Я хочу быть только американцем. Но там многое портится. И каждый хочет заниматься чем угодно — только не работать. Нам нужна организация! Нам нужно вернуться к базовым ценностям!" Печально качая головой, он заказал еще порцию бананов со сливками. На закате Фишер закрылся в своей комнате на 24 часа — для солнечной медитации. Так он поступает каждую пятницу как член Божьей Церкви, фундаменталистской религиозной секты с центром в Калифорнии. Он относится к своей религии очень серьезно и не желает ее обсуждать. Он вообще не хочет обсуждать с прессой какие-либо детали своей личной жизни, хотя многое о ней известно.
            Его родители развелись; Бобби вырос в Бруклине, его воспитывала мать. Он казался одиноким и ничем не примечательным ребенком до тех пор, пока однажды — ему было 6 лет — его сестра не принесла домой шахматы. В этот день Бобби повстречался со своей судьбой. Комплект шахматных фигур заменил ему всех людей, в которых он нуждался, и деревянная доска размером в квадратный фут стала для него целым миром.
            В тринадцать Бобби выиграл чемпионат США среди юниоров, в четырнадцать — стал самым молодым чемпионом США, опередив 11 конкурентов, в том числе — трех гроссмейстеров. Но его мать была уверена, что Бобби мало ценят. Она отправилась в Вашингтон и даже устроила пикет от его имени, однажды приковав себя к воротам Белого дома. Бобби ее стеснялся и постепенно вытеснил из своей жизни. В семнадцать он бросил школу, заявив, что все учителя ничтожества, и с тех пор жил один в дебрях шахматной литературы.
            В восемнадцать Фишер играл с такой демонической силой, что шахматные мастера были уверены, что через год он станет чемпионом мира. Но после турнира в Кюрасао он обвинил русских в заговоре, который помешал ему победить. Разгневанный и униженный, он отказался играть с русскими до тех пор, пока не будут пересмотрены правила проведения турниров. Пресса окрестила его неудачником. Но он выдержал удар. Международная шахматная федерация изменила систему розыгрыша звания чемпиона мира, заменив турнир претендентов серией матчей — как предлагал Фишер. "Рано или поздно талант свое возьмет",— рассуждал Фишер.
            Талант и эрудиция. Фишер — глубочайший исследователь шахмат. Он много читает, ничего не забывает и обращает знания в действие с виртуозной точностью и мощью. "Ни один другой мастер,— говорил мне один эксперт из Германии,— не имеет такой сильной воли к победе. За доской он излучает опасность. Поэтому даже самые сильные противники испытывают желание замереть, как кролики, почувствовавшие запах пантеры. Даже его слабости опасны. Его дебюты предсказуемы, и вы можете к ним готовиться, но они так разработаны, что ваши планы все равно не исполнятся. В миттельшпиле его точность и изобретательность сказочны, а в эндшпиле вы просто не сможете его обыграть".
            На закате в субботу Фишер спустился на лифте в лобби своего отеля. Там была еще бóльшая толпа. Побледневший от голода после дня без еды, он наклонил голову и устремился на улицу. Бобби обещал американскому телевидению интервью этим вечером, но нетерпеливо отодвинул оператора в сторону: "Потом, потом!" Как только он вышел на улицу, со всех сторон защелкали затворы фотоаппаратов. Суетливый аргентинский папарацци делал снимки через каждые несколько шагов. Неожиданно Фишер повернулся к нему, махнул рукой, чтобы схватить камеру — но промахнулся, зато затем два раза пнул фотографа. Прежде чем тот смог восстановить равновесие, Фишер уже завернул за угол и скрылся из виду. Фотограф выглядел потрясенным и на некоторое время оперся на крыло ближайшего такси. "Bobby es loco (Бобби спятил)",— пробормотал он, качая головой.
            ...В свой гостиничный номер Фишер прячется, как черепаха в панцирь — там внутри весь его мир. Сначала Бобби включил транзисторный приемник и перебирал волны, пока не подхватил какой-то мягкий рок из Лондона, затем разложил русские шахматные журналы (знание русского Фишером не выходит за рамки шахматной терминологии, а вот по-испански он читает и говорит свободно). И словно ушел в себя, переигрывая 10-15-25 партий с бешеной скоростью. Он метал фигуры по доске, словно дротики дартса, и бормотал под нос одобрительные или неодобрительные комментарии. Это был гений за работой. Прошел почти час, прежде чем он посмотрел вокруг и вспомнил о моем присутствии. "Мне не надо было его пинать,— сказал Фишер.— Нельзя пинать людей вокруг". Затем он снова погрузился в себя и переиграл еще дюжину партий. Ну что ж, подумал я, это и есть жизнь Бобби. Спать весь день. Схватить немного еды. Забиться в нору с приемником или телевизором и играть в шахматы самому с собой целую ночь. Если бы он мог — вообще не допускал бы людей в свою жизнь. Только узкий круг нетребовательных электронных приспособлений. Человек наедине с самим собой. "Я думаю, что он неплохой парень,— продолжил Фишер, совершенно не беспокоясь о том, что между предложениями прошло более 20 минут.— Это работа у него плохая".
            Он сделал радио громче. "Это Виктор Сильвестер,— сказал он восхищенно.— Послушайте, какой звук. Богатый, да?" Я сглотнул и заинтересованно кивнул. Виктор Сильвестер это британский Лоуренс Уэлк. "Я презираю все эти масс-медиа,— продолжил Фишер, глядя прямо на меня и хмурясь.— Они пронизаны паранойей, они говорят о том, чего не знают. Они разрушают реальность, превращая всё в масс-медиа..." — и он сделал звук радио еще громче.
            Зазвонил телефон. Это звонил из Венеции Светозар Глигорич, югославский гроссмейстер. Лицо Фишера просветлело — Глигорич один из его горячих поклонников. "Глига! Спасибо. Что? Я немного волновался после второй партии. Да... Ну да, в пятой у него была хорошая позиция, но он не пытался выиграть... Это верно, эти матчи какие-то легкие для меня... Но я чувствую, что за много лет я в лучшей форме... Спасский? Он очень серьезный игрок, но, сам понимаешь... Поздравления от Спасского? Нет, никаких... Пока, Глига". Он положил телефонную трубку и ухмыльнулся. "Я не получил никаких поздравлений от Спасского. Я думаю, сам пошлю ему телеграмму: ПОЗДРАВЛЯЮ ВЫИГРЫШЕМ ПРАВА ВСТРЕТИТЬСЯ МНОЙ МАТЧЕ".
            Примерно около часа ночи мы вышли на "ланч". Фотографов в лобби не было, но на всякий случай мы проскользнули по черной лестнице, вышли через боковую дверь и двинулись по улице, прижимаясь к стенам, пока не оказались в двух кварталах от отеля. "Я думаю, мы провели этих болванов",— сказал Фишер. Он прошел двадцать кварталов ночного города таким темпом, что заставил меня почувствовать себя медлительным гномом, пытающимся угнаться за большими парнями. На улицах было полно молодых парочек, которые гуляли и целовались. Фишер смотрел поверх их голов и только ускорял шаг. Я не мог понять, замечает ли он их вообще — до тех пор, пока он не бросил взгляд на припаркованный автомобиль, в котором 40-50-летний мужчина обнимался с молоденькой девушкой. "Ты видел это? — взорвался Фишер.— Отвратительно!"
            Мы ели в китайском ресторанчике. Фишер заказал два основных блюда — насколько я помню, одно из утки, другое из свинины — и мял, и смешивал их в тарелке вилкой до тех пор, пока не получилось нечто вроде супа-пюре. "Здесь потрясающая еда",— пробурчал он. Глаза его сияли.
            После "ланча" мы гуляли до пяти утра, пройдя быстрым шагом не меньше восьми миль. Фишер говорил с яростной мальчишеской страстью о своих самых любимых предметах: шахматах, деньгах, русских, электронных гаджетах, шахматах, одежде, еде, русских, шахматах, науке, экологии, городских проблемах, шуме. Для человека, которому часто приписывали ограниченный интеллект, он демонстрировал замечательную широту интересов. Однако чем больше он говорил, тем яснее становилось, что вся его информация — фактическая, а не эмоциональная. Она почерпнута из книг, журналов, газет, телевизора — тех СМИ, которые он презирал. Незадолго до рассвета Бобби признался мне, насколько ужасны для людей города, как сильно он любит природу и сельскую местность. Я рассказал об одном ранчо и предложил слетать туда на маленьком самолете на день. Сначала эта мысль восхитила Фишера, но потом он взглянул на меня, и краска исчезла с его лица, а челюсть слегка отвисла, как будто парня только что ткнули в печень. "Ну не знаю насчет самолета,— проговорил он медленно.— Ведь русские могут сделать что-нибудь с мотором или еще с чем-нибудь. По-моему, люди не осознают, насколько шахматы важны для их имиджа. А русским бы хотелось сейчас мной заняться".


Фишер анализирует позицию на карманных шахматах
во время полета на самолете
            ...Плоские зеленые весенние пампасы были похожи на проглаженную утюгом Ирландию. Меньше чем через час полета наш самолет приземлился на коротко постриженном пастбище — упс! — ошиблись ранчо. Еще через три минуты мы увидели надпись "Санта Елена", выведенную краской на крыше, и спустились к ожидающему нас пикапу. Фишер, проживший в отелях почти год, бросился на траву со страстью изголодавшегося по воле узника. "Bay! — это было всё, что он мог сказать.— Bay!"
            Усадебный дом представлял собой старое комфортабельное бунгало, стоящее посреди парка из тропических сосен и похожих на башни платанов. Толстая дружелюбная колли ковыляла по лужайке. Ее звали Руби. Фишер влюбился в нее с первого взгляда. На протяжении двух часов они весело возились, обнимались и бегали по усадьбе. В одном месте Руби атаковала броненосца, но Фишер оттащил ее и добрых десять минут стоял в потрясении. Меня удивило — что же такого он увидел в этом маленьком страшненьком создании.
            В доме восторженный хозяин приготовил для нас аппетитное аргентинское рагу с овощами. В припадке эйфории Фишер опрокинул два стаканчика красного вина — впервые кто-нибудь видел, как он пьет алкоголь. После обеда Фишер отправился на верховую прогулку. Руби преданно семенила рядом. Он вскочил в седло, закинул поводья себе на шею: "Но, поехали!" Он боялся и жутко раскачивался в седле — но довел свою партию до конца. После прогулки Бобби уснул в глубоком кресле (Руби — у его ног). "Люди здесь прекрасны,— бормотал он восхищенно, когда мы улетали.— Ты знаешь, им даже можно доверять".


Фишер и Руби
            В Санта Елене Фишер был более открыт, чем в любое другое время, которое я провел с ним. По дороге домой, когда ночь укрыла наш самолет, словно большая бархатная роза, он склонился над своими карманными шахматами и передвигал фигурки, а я записывал то, что услышал от него.
            "Американцы любят победителей. Если ты проиграл — ты ничто... Я собираюсь победить, хотя... Это хорошо, что до матча Спасский имеет со мной положительный счет. Мы встречались пять раз. Он выиграл три раза, две партии были ничьи. Но я сильнее его. И длинный матч мне на руку".
            Когда я сказал ему, что слышал, будто Спасский отказался от всех радостей жизни за шесть месяцев до матча, стал заниматься спортом, поднимать тяжести, делать пробежки, начал ежедневно ходить к психоаналитику, Фишер загадочно улыбнулся и сказал: "Не заливайте". Когда я спросил, как он собирается тренироваться, он пожал плечами и ответил: "Не знаю, думаю — уединюсь, буду заниматься. Может, поиграю немного в теннис. Буду гулять. Вы знаете, я люблю гулять".
            Что будет, когда он выиграет матч? "Я буду играть много матчей на ставку. Не так, как эти русские. Они выигрывают матч — и потом три года прячутся. Раз в несколько месяцев — по крайней мере, дважды в год — я буду встречаться с претендентами и заставлять их раскошеливаться. Это хорошо для игры, это поддерживает интерес к шахматам и это хорошо для банковского счета. Я хочу поднакопить немного денег, как в профессиональном футболе. Все эти атлеты зарабатывают сотни тысяч долларов.
            Контракты. Договоры. Если для них всех там есть место — должно быть место и для меня одного. В конце концов,— я великий посол доброй воли, представляющий Соединенные Штаты. Кроме того, я хочу денег, а этим я как бы говорю кое-кому, что не собираюсь уходить. Вот так..."
            В мой последний вечер в Буэнос-Айресе папарацци подстерегли-таки Фишера. Возвращаясь в отель после трехчасовой прогулки, он попал в окружение шайки примерно из пятнадцати фотографов и репортеров. Большинство из них работало на местный скандальный листок, который пообещал донимать Фишера до тех пор, пока тот не даст интервью. Репортеры сгрудились вокруг него, уперлись в его ребра плечами и выкрикивали вопросы прямо в лицо; фотографы фиксировали всё это безобразие.
            Бледный от гнева, Фишер прорвался к лифту. Но в номере он начал ухмыляться и рассмеялся так громко, что чуть не упал на диван. "Это как в шахматах,— весело объяснил он.— Я распихал все фигуры, поэтому они бросились атаковать короля. Но я ушел от них, я ушел! О, как же я голоден! Как только они уйдут, давай выскользнем на улицу и чем-нибудь перекусим".

            Перевод: Дмитрий Олейников ("64" 2010 №9)

            Брэд Даррах (Brad Darrach, 1921-1997) — знаменитый американский журналист и кинокритик, брал интервью у многих знаменитостей, начиная с Мерилин Монро и Фрэнка Синатры. Работал на издательскую корпорацию "Тайм", в начале 1970-х освещал восхождение Фишера на шахматный Олимп. Его книга "Бобби Фишер против остального мира" (1974) стала одной из лучших по теме — по крайней мере, до тех пор, пока сам Фишер не подал на Дарраха и корпорацию "Тайм" в суд "за вторжение в частную жизнь". Дело чемпион мира проиграл, а работы Брэда Дарраха о Фишере включены в "Золотую антологию американской спортивной журналистики".

Подготовка страницы: fir-vst, 2011