1968 год. Перелет Москва — Вена показался удивительно быстрым. Короткая остановка на венском аэродроме (кофе "по-венски" в буфете аэропорта был особенно ароматным и освежающим), и к вечеру мы уже были в Цюрихе. До Лугано надо ехать поездом. Закопченные вагоны кажутся миниатюрными, но в купе просторно, хотя не слишком уютно — тусклое освещение, полировка деревянных сидений стерлась, стены тоже не "первой свежести". Остановки непривычно коротки. Чемоданы выдаются в багажном вагоне с молниеносной быстротой.
            Вечером нас приглашают на ужин в вагон-ресторан. Какая разительная перемена! Здесь всё блестит: на столах накрахмаленные, белоснежные скатерти, красивая посуда с эмблемой железной дороги. Секрет простой — ресторан посещают и пассажиры первого класса, и спальных вагонов, где билеты в три раза дороже. Швейцарское туристское агентство экономит где только можно — ничего, если простые смертные прокатятся в вагонах третьего класса. Зато обслуживание изумительно быстрое и ужин первоклассный. Он длится не более 15 минут, и нам, честно говоря, не хочется возвращаться в купе.
            Через полчаса — Лугано. Решил прогуляться по широкому, хотя и тускло освещенному проспекту. Яркий свет исходит лишь из окон дансингов и казино. На тротуарах сидят на корточках пожилые женщины — они, невзирая на поздний час, продают жаренные на углях каштаны.
            Я давно заметил, что среди участников Олимпиад, какие бы континенты они ни представляли, царит какое-то особенно приподнятое настроение. И участников, и организаторов — словом, всех истинных ценителей нашей мудрой игры радует, что интерес к шахматам растет во всём мире.
            В Лугано сражались 200 шахматистов, среди них 40 гроссмейстеров. Конечно, не каждая страна могла включить в свою команду испытанных мастеров и гроссмейстеров. Но не это главное. Важно, что и на Филиппинах, и в Сингапуре, и в Коста-Рике, и в Андорре шахматы получили "гражданские права".
            — Мы приехали в Лугано не для того, чтобы набирать очки, а за новыми друзьями,— заявили на приеме по случаю открытия шахматисты с Вирджинских островов.
            — У нас в Тунисе резко возрос интерес к шахматам,— сказал в беседе со мной капитан тунисской команды мастер Р. Белкади.— Наше государство убедилось в том, что шахматы являются важным культурным фактором. Особое внимание мы уделяем молодежи. При школах страны уже организовано 104 шахматных клуба.
            Я тогда являлся членом президиума Шахматной федерации СССР, и мне было особенно приятно, что на всех участников и гостей произвело глубокое впечатление не только выдающееся мастерство прославленных советских гроссмейстеров, но и их безупречное спортивное поведение, доброжелательное, дружеское отношение к шахматистам других стран.

            Я медленно продвигался в потоке зрителей по спортивному павильону "Концо". Мы толпились за барьером на трехметровой полосе, в то время как участники были зажаты в своеобразном ринге посредине павильона, огороженного толстыми канатами.
            Те, кому удавалось очутиться в первых рядах, могли считать себя счастливцами. Всем остальным, среди которых нередко бывал и я, оставалось лишь по выражению лиц шахматистов догадываться о положении их дел. Правда, в соседнем небольшом зале демонстрировалось шесть партий, но, сами понимаете, это было каплей в море.
            И все-таки в хаосе этого шахматного Вавилона удалось многое приметить, зафиксировать в памяти, уловить своеобразный ритм спортивной и творческой жизни всемирного форума шахматистов. Этому во многом способствовали давние знакомства с участниками и их тренерами.
            Невольно вспоминалась Олимпиада в Варшаве. Как живые вставали в памяти Александр Алехин, Фрэнк Маршалл, Рудольф Шпильман, Савелий Тартаковер, Эрнст Грюнфельд. Из всей старой гвардии в Лугано я повстречал лишь Фрица Земиша. 73-летний гроссмейстер был бодр, подвижен, много шутил.
            "Кому в электронно-атомный век нужен старый гроссмейстер? — спрашивал он. То были горькие слова, в которых сквозила печальная судьба спортивного профессионала.— Слава богу, что не перевелись в наш век нескончаемых банкротств филантропы. Не думайте, что я приехал сюда за свой счет. Это благодеяние одного моего берлинского мецената, который не забыл старого Земиша".
            Мой собеседник умолк, зажег дрожащими пальцами спичку, раскурил свою трубку, выпустил клубок дыма и о чем-то задумался. После короткой паузы он снова заговорил: "Как-то странно и обидно. Система Земиша в защите Нимцовича и в староиндийской защите по-прежнему популярна, но мало кто задумывается над тем, что эти идеи явились плодами мучительных поисков. В наши дни атака Земиша — это просто атрибут, позволяющий легче найти нужный вариант в море дебютных разветвлений. Такова, наверное, жизнь. Не стоит грустить, я лучше расскажу вам, дорогой Кобленц, анекдот о рассеянности Алехина",— неожиданно перевел он разговор в более веселое русло.
            Хотя анекдот был мне известен, из уважения к гроссмейстеру почтительно слушаю, но одновременно вспоминаю при этом посвященные Земишу строки в книге Макса Эйве "В мире шахмат": "Если хочешь отпраздновать "come back" (возвращение) и вновь успешно бороться за первенство мира,— говорил в 1945 году Максу Эйве Фриц Земиш,— ты сперва должен утопить всю свою семью".
            Конечно, звучит несколько грубовато, но контраргументы привести нелегко. Правда, можно отыскать более гуманные меры избавления от "семейных забот",— комментировал "совет" Земиша голландец и продолжал: "Шахматист, стремящийся к высотам, должен полностью сосредоточиться на достижении избранной цели. То обстоятельство, что Ботвинник является идеальным мужем и отцом, не опровергает эту проверенную практикой теорию, так как для него и его русских коллег создаются благоприятные условия, позволяющие посвящать себя полностью игре, быть свободным от житейских забот. Но подобное возможно только в одной стране",— заканчивает экс-чемпион мира.
            Я безмерно обрадовался, встретив Джо Колтановского, моего старого друга, с которым мы играли в турнирах в Испании — в Мадриде и Розасе.
            Уроженец Бельгии, современник талантливого бельгийского мастера Колле, Колтановский быстро понял, что игрой в турнирах среднему, пусть и талантливому, мастеру не заработать на хлеб насущный. Уже в раннем возрасте он стал специализироваться в игре вслепую и быстро преуспел в этой области. В 1931 году, играя на 30 досках, он побил рекорд Рихарда Рети, установленный чешским гроссмейстером в 1925 году, когда тот одновременно играл вслепую на 29 досках.
            Однако через два года Алехин побил рекорд бельгийца, сыграв 32 партии. Прошло четыре года, и настырный Колтановский побил рекорд чемпиона мира, сыграв 34 партии! (Только через 11 лет Найдорф провел сеанс в Бразилии на 45 досках!)
            Обычно Колтановский выступал с сеансами одновременной игры на 8—10 досках. У широкой публики и эти выступления всегда были на грани колдовства, и бельгиец получал множество предложений выступать не только в больших, но и в маленьких городах, где шахматная жизнь не угасала стараниями отдельных энтузиастов. Такая изнурительная профессиональная жизнь не могла не оставить след на творчестве мастера, и ему пришлось отказаться от участия в соревнованиях.
            Вспоминали наше выступление на турнире в Мадриде.
            — Помнишь,— спросил я,— как твоя жена рассердилась на нас за то, что на пикнике мы тоже стали играть в шахматы? Как она схватила горсть фигур и швырнула их в речку? А мы в ответ начали играть одновременно четыре партии вслепую? Тут она была бессильной!
            — Да,— ответил Колтановский,— но, знаешь, всё же, может быть, правы были арабы, еще в десятом столетии советовавшие не выдавать дочерей за шахматистов?..
            Колтановский жил теперь в Калифорнии, несмотря на свои 65 лет, работал по-прежнему много — вел в двух газетах большие шахматные отделы, которые публиковались ежедневно, выступал, как и раньше, с сеансами игры вслепую, судил и организовывал соревнования.
            В Лугано он приехал в качестве руководителя американской сборной. Когда зашел разговор о команде, заметно помрачнел: Фишер неожиданно уехал в Милан, и команда осталась без своего лидера.
            — Приехав в Лугано,— рассказывал он,— Фишер осмотрел помещение, где должна проходить Олимпиада, и остался недоволен. Он поставил условия, во-первых, чтобы в зале были установлены лампы дневного света. Но это оказалось дорого, да и к началу турнира их все равно не успели бы установить. Правда, эту проблему можно было решить очень просто. Позже кто-то вспомнил, что у Ботвинника в Мюнхене была привилегия — он пользовался настольной лампой. Во-вторых, Бобби требовал запрещения фотографировать во время игры. В-третьих, настаивал, чтобы зрители находились на расстоянии восьми метров от его столика, что было просто физически невыполнимо. Тогда он потребовал, чтобы его партии проводились в отдельной комнате. Было у него и четвертое требование, которое и явилось последней каплей, переполнившей чашу. Я знаю, Александр, вам, советским людям, кажется дико, что за участие в Олимпиаде мы платим гроссмейстерам деньги — но иначе нам не собрать сильнейшую команду. И вот перед отъездом в Европу Фишеру выдали аванс в три тысячи долларов и обещали остальные три тысячи выплатить в Лугано. Но когда ему выписали чек на эту сумму, Фишер не взял его, сказав повелительным тоном:
            — Дайте наличными!
            В Лугано, пояснили ему, столько банковских отделений, что чуть ли не на каждом углу можно реализовать этот чек. Но Фишер стоял на своем. Это было принято как очередной каприз и выражение неуважения к американской шахматной федерации. Его требование не было выполнено, и Фишер неожиданно уехал в Италию, так и отказавшись взять предложенный ему чек.
            После короткой паузы Колтановский продолжал:
            — Если американец отказывается от трех тысяч долларов, то у него что-то не в порядке с головой...
            Когда мы беседовали, Колтановский не мог предвидеть, что Фишер семь лет спустя откажется и от трех миллионов долларов! ФИДЕ отказалась выполнить его условия о проведении матча, и его встреча с Карповым так и не состоялась.
            Конечно, конфликт из-за чека, на самом деле, был лишь незначительным эпизодом, приведшим к разрыву. На мой взгляд, истинные мотивы "капризного" поведения Фишера объяснил в 1969 году на страницах американского журнала "Chess Life" его редактор Б. Хохберг, которому, несомненно, были хорошо известны проблемы шахматного профессионализма в США. Именно Б. Хохберг первым вскрыл трагедию личности Роберта Фишера. Вот что он писал: "Каждый, кто возьмет на себя труд исследовать слова и поведение Фишера, обнаружит его постоянное стремление противопоставить себя всем другим знаменитостям. Подобное постоянство, отражающееся не только на игре Фишера, основано и на его анализах сыгранных им партий, основано на его уверенности в том, что шахматный мастер, как и любой другой художник, должен пользоваться почетом и уважением. Это звучит как очевидная истина. Но и сейчас, после стольких жестоких штормов, в которых сам Фишер играл главную роль, нет установленных международных стандартов, если речь идет об условиях игры в турнирах.
            Условия игры, вокруг которых развернулась борьба Фишера с организаторами, включали освещение турнирного зала, присутствие журналистов и фотокорреспондентов, расстояние между шахматистами и зрителями, борьбу с шумом во время тура, гонорар участников и т.д.
            Суть заключается в том, что никогда не известно, кому надлежит решать вопрос об условиях игры — меценатам и организаторам или же самим шахматистам. Не сомневаюсь, что когда-нибудь эти стандарты будут установлены. Я верю, что шахматисты и организаторы, собравшись вместе, решат подобные проблемы.
            По крайней мере, десятки лет шахматной организацией ведают те, кто, при всём своем стремлении сделать лучше, не хотят или не могут исходить в первую очередь из интересов играющих.
            Фишер, более чем кто-либо другой (не считая, может быть, Ларсена), стал поборником прав шахматистов. Благодаря своему исключительному положению вундеркинда он оказался в фаворе у тех, кто хотел бы эксплуатировать его талант в не совсем бескорыстных целях, и тем самым еще в начале карьеры стал центром противоречий. Его общественное лицо существенно пострадало от его же прямолинейной веры в собственное представление о Праве и Правде. (Может быть, по молодости лет выбор Фишером оружия в этой борьбе не всегда был правильным. Его поведение в Сусе и Лугано, к примеру, хотя и мотивировалось высочайшими идеалами, было, однако, далеко не героическим)".
            В конце Олимпиады Колтановский писал: "Шума, который производили зрители в зале, Фишер не вынес бы. С ним трудно, но, не обманывайте себя, он все-таки выдающийся шахматист и создает партии, которые публика хочет видеть. Он стоит своей цены хотя бы уже потому, что заставляет всех гроссмейстеров и мастеров потеть и тяжело работать, когда они с ним играют. Для шахматных соревнований такой шахматист и нужен, тем более что в некоторых наших турнирах 75 процентов партий заканчивалось вничью всего в десяток ходов. Согласитесь, что надо что-то делать. И я верю, что такой Бобби Фишер и является решением этой проблемы.
            И если шахматист не понимает, что острая бескомпромиссная борьба есть основа шахмат, то он скоро будет заменен роботом, у которого не будет забот об исходе игры. А тогда люди забудут, сколь прекрасны шахматы..."
            Из других личных встреч мне хотелось бы выделить мою дружескую беседу с Энрике Мекингом.
            Когда гроссмейстер Вольфганг Унцикер проиграл 18-летнему бразильцу, он сказал: "Этот парень что-то среднее между Полом Морфи и Бобби Фишером".
            Когда я спросил Мекинга, хотел бы он играть на турнире в Риге, он ответил:
            — Очень. Мечтаю встретиться с Талем.
            — Значит, можно рассчитывать на ваш приезд? — спросил я.
            — Конечно, если только разрешит мама...

***
            Наши олимпийцы в Лугано были верны себе. В десятый раз они стали чемпионами мира. А золотые медали на Олимпиаде легко не достаются — 14 сильнейших команд мира боролись за победу в главном турнире. Только советской команде удалось пройти соревнование без поражений. Из 19 проведенных матчей наши гроссмейстеры выиграли 17 и 2 свели вничью.

Александр Кобленц, "Воспоминания шахматиста", М., "Физкультура и спорт", 1986
Подготовка страницы: fir-vst, 2013