Передо мной торжественно врученная мне настольная медаль газеты "Известия" с золоченой надписью: "За творческие успехи Василию Николаевичу Панову. 1965 год, июнь".
Много воспоминаний вызывает она во мне! Ведь около 23 лет освещал я в "Известиях" крупнейшие шахматные соревнования: чемпионаты страны, командные матчи, международные турниры в СССР и за рубежом, матчи на мировое первенство. Много статей было посвящено юбилейным датам — годовщинам рождения или смерти великих шахматистов, а также советским чемпионам мира.
За послевоенный период я выступал также со статьями на шахматные темы в "Комсомольской правде", "Советском спорте", "Литературной России", "Ленинградской правде", "Советской Латвии" (Рига), "Восточно-сибирской правде" (Иркутск) , "Правде Бурятии" (Улан-Удэ), "Советской Молдавии" (Кишинев), "Красном знамени" (Харьков), "Коммунисте Таджикистана" (Душанбе) и в других периферийных газетах, причем чаще всего — в астраханской газете "Волга". Редактором ее в прошлые годы был крымский партизан Великой Отечественной войны, написавший прекрасную книгу "Партизанскими тропами", Е. П. Степанов. Сильный шахматист-перворазрядник, он давал мне столько места в газете, сколько требовали важность затронутой темы и интерес читателей. Ряд статей и очерков, помещенных в "Волге", позже в переработанном виде вошли в мои книги.
Приходилось мне выступать и в жанре фельетона. В "Литературной газете" в 1961 году появились два моих фельетона — "Языком авгура" и "Чрево шахматного коня", направленные против лженаучности, вульгаризаторства и шахматного шарлатанства.
И, конечно, я был неизменным сотрудником шахматной периодики: журналов "Шахматы в СССР", "Шахматный бюллетень", "Шахматы", газеты "Шахматная Москва" и бесчисленных турнирных и матчевых бюллетеней.
Немало я написал рецензий на книги своих коллег, причем всегда старался выявить достоинства книги, ее полезность, указывая лишь на серьезные, принципиальные недостатки, не занимаясь выискиванием мелких ошибок и опечаток. Я стремился помочь рецензией автору улучшить книгу, так как на своем опыте знал трудность литературной работы и помнил французскую поговорку "Критика легка, искусство трудно".
Всего с 1946 по 1964 год я поместил в советской прессе свыше 400 статей, обзоров, рецензий, очерков и фельетонов, около 800 репортажей и корреспонденции о соревнованиях и прокомментировал 70 партий. Около 150 статей было помещено в зарубежной шахматной печати через Совинформбюро (позже — агентство печати "Новости").
С 1953 по 1967 год я вел регулярный шахматный отдел в газете "Пионерская правда". Ввиду небольшого объема газеты отдел был очень невелик и появлялся редко, но приходилось вести большую переписку с маленькими читателями, давать им разъяснения по всем вопросам шахматной культуры, просматривать их задачи, этюды, партии и в случае, если заметишь несомненное дарование, инструктировать: как юному шахматисту или шахматистке вести работу над собой.
Хорошим примером моей переписки с читателями "Пионерской правды" может служить сохранившаяся у меня копия письма Ноне Гаприндашвили, когда она была еще перворазрядницей и школьницей. Это письмо неожиданно (не для меня!) оказалось пророческим. Привожу его целиком, так как оно, по существу, является своеобразным "кредо" не только для юного, но вообще для начинающего шахматиста.
25 июня 1956 г.
Дорогая Нона! Твое письмо с шахматными партиями получил. Использую его для печати. Твоя игра в этих партиях произвела на меня очень хорошее впечатление — простая, живая, самобытная, нормальная, а не более или менее удачное копирование давно известных образцов. Мне кажется, что ты уже сейчас играешь в силу шахматиста первого разряда и вряд ли хуже, чем Быкова, Руденко и другие ведущие шахматистки, хотя и уступаешь им в опыте игры. Думаю, что у тебя есть все шансы стать чемпионкой мира , если не будешь зазнаваться от похвал, если будешь играть не только в женских, но и в мужских турнирах и если будешь самокритично оценивать свои успехи и, главное, неудачи.
Не увлекайся механическим заучиванием модных вариантов и вообще не гонись за штампами, а старайся творчески, сама понять дебютные идеи и системы и освоить технику игры в сложных, обоюдоострых позициях. Атакуешь ты хорошо, надо развивать именно эту способность, так как твои будущие конкурентки особенно слабы в тактической защите. Тренера и советчика слушай (я не знаю тов. Карселадзе, но, судя по тому, что он выявил несколько молодых шахматисток, он заслуживает одобрения), но прежде всего старайся сохранить свою индивидуальность, свое творческое "я" и не его приспосабливай к схемам и советам, а схемы и советы приспосабливай к нему.
При игре в предстоящем чемпионате СССР не трусь, не переоценивай своих противниц, играй так же прямолинейно, смело и остро, как в грузинских турнирах.
Надеюсь, что тебе пригодятся эти мои советы и что ты обладаешь достаточной волей, стойкостью и рассудительностью. С интересом буду следить за твоим путем к мировому шахматному первенству среди женщин.
С приветом
Руководитель шахматного отдела
В. Панов
Моя работа с юными кадрами была отмечена Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ от 24 февраля 1965 года. В ней сказано: "ЦК ВЛКСМ награждает Панова Василия Николаевича — международного мастера по шахматам — за большую работу по коммунистическому воспитанию пионеров и школьников и в связи с 40-летием газеты "Пионерская правда".
Однако наибольшего труда и внимания требовала от меня всё же работа в качестве шахматного обозревателя "Известий". Хочу поделиться с читателями своим опытом в этом жанре и некоторыми курьезами.
Конечно, требования к шахматному журналисту такие же, как и к любому другому работнику советской печати: принципиальность, правдивость, точность, умение отделить главнее от второстепенного, высокое литературное качество "продукции".
Но есть и существенное различие. Шахматный обозреватель обычно имеет дело с соперничающими между собой гроссмейстерами и мастерами — в турнирах, а при освещении матча на мировое первенство — с двумя равносильными противниками: чемпионом мира и претендентом. Он — свидетель борьбы, негласный и нелицеприятный судья! В своих статьях он должен давать творческие портреты участников соревнований, тактично анализировать достоинства и недостатки их стиля, критиковать каждую встречу, отмечая взлеты и срывы, и, наконец, давать прогнозы исхода борьбы. Ведь именно этого ждут от него редакция и читатели.
На турнирах прогнозы делать легче: там есть группа явно сильнейших участников, общепризнанных фаворитов, один из которых обязательно займет первое место. Но что, например, писать перед началом очередного матча на мировое первенство? Чьи шансы предпочесть?
В связи с этим процитирую шутливое начало своей статьи, напечатанной в бюллетене соревнования в начале матч-реванша Михаил Таль — Михаил Ботвинник.
"Моя самая первая литературная работа была, как ни странно, на богословскую тему. Мне было 9 лет, и я учился в первом классе дореволюционной гимназии. На уроке закона божьего, который тогда был самым обязательным предметом, было задано сочинение о библейских пророках. Я сейчас не помню ни содержания, ни имен пророков, но сохранилось вынесенное тогда яркое впечатление: профессия библейского пророка является почетной, легкой и выгодной. Производственные расходы ничтожны, а риск равен нулю, поскольку его предсказания относились к будущим векам и клиентура не могла проверить качество пророческой продукции.
Я, конечно, тогда не предвидел, что мне самому на старости лет суждено стать пророком, но только на узкоспециальные, шахматные темы, потому что шахматный обозреватель — тот же пророк! Невыгода его положения по сравнению с древними коллегами в том, что шахматные пророчества (сиречь — прогнозы) должны осуществляться быстро и легко могут быть проверены современниками. Рекламации о недоброкачественности отгруженного товара неизбежны.
Помните статьи крупнейших авторитетов, написанные перед началом матча Алехин — Капабланка 1927 года! Прогноз был единодушен: "Алехин с треском проиграет, и хорошо, если ему удастся выиграть хотя бы одну партию". Счет +6-3=25 в пользу Алехина был довольно ярким опровержением пророчества.
Сохранились прогнозы шахматных специалистов перед матчем Алехин — Эйве 1935 года: "У Эйве нет никаких шансов". Спустя два года фраза эта изменилась чуть-чуть: имя Эйве было заменено именем Алехина. И опять оба раза пророки сели в лужу. Таких примеров можно привести много.
Поэтому кажется наиболее надежным метод, которым пользовался знаменитый древний оракул. Когда перед походом в персидское царство лидийский царь Крёз запросил оракула, как принято было тогда военными специалистами, о своих шансах на победу, он получил ответ: "Царство будет погублено, если Крёз перейдет реку Галис". А когда обрадованный Крёз бодро двинулся вперед и был разбит в пух и прах, оракул в ответ на претензию обиженно возразил, что "пророчество было правильным, но надо было, имея голову на плечах, вовремя поинтересоваться: чье именно царство погубит Крёз — персидское или свое собственное".
Этот факт пришел мне на память потому, что многие шахматные обозреватели и перед прошлогодним матчем и перед текущим придерживались метода упомянутого оракула и на вопрос: "Кто победит?" — уверенно отвечали: "Победит Михаил!"
Поэтому, говоря серьезно, самое правильное — предоставить читателю самому делать прогнозы, но снабдить его нужным для размышлений материалом: указать, с каким счетом противники до матча встречались между собой, каковы их успехи в недавних турнирах, какова разница в их возрасте и т.п.
Но статьи о соревнованиях — еще не самое трудное для шахматного обозревателя. Гораздо больше сил и нервов требуют небольшие по размеру ежедневные репортажи об очередных турах соревнования. Здесь необходима предельная оперативность и быстрота соображения и действий. Обозреватель должен немедленно по окончании тура передать в газету интересный и правильный с точки зрения шахматного содержания отчет о всех десяти турнирных партиях, написанный в течение 5—10 минут! Столь же трудна его задача при обзоре матча на мировое первенство, хотя речь идет лишь об одной партии, так как требуется абсолютно точное описание всех перипетий встречи чемпионов, и, если партия, как часто бывает, не закончена, надо дать правильную оценку шансов в отложенной позиции. Был случай, когда отложенную партию матча на первенство мира все обозреватели (как мастера, так и гроссмейстеры) единодушно оценили как явно лучшую, с шансами на выигрыш у одного партнера. А на следующий день противники без игры согласились на ничью! Собака зарыта в том, что у обозревателей на анализ позиции были считанные минуты, а у играющих — целые сутки.
Вообще шахматный обозреватель должен быть всегда начеку! Как бы он ни был беспристрастен, объективен и точен (а без этих качеств он недолго удержится в газете), ему нельзя ограничиваться осторожным и спокойным описанием борьбы. Свой репортаж ему надо делать животрепещущим, темпераментным, он должен критиковать игру, говорить о промахах, отражать недовольство публики вялостью борьбы, вообще снова, но уже в буквальном смысле, находиться в партере и жить чувствами аудитории.
Эту аудиторию — многомиллионную, если учесть не только зрителей, но и любителей, следящих за соревнованием по печати и по радио,— можно разделить на две категории, независимо от силы игры! В первой — 99 процентов! Это подлинные, страстные болельщики, честные ценители шахматного творчества. Их привлекает не кто у кого выиграл, а красота победы, мастерство атаки, неожиданность и глубина комбинаций. Они одинаково бурно аплодируют, если гроссмейстер красиво победил мастера и если молодой талантливый кандидат разгромил маститого чемпиона. Они болеют и за лидера турнира, и за тех, кто немного отстает от него, и за даровитых дебютантов. Они подогревают накал борьбы собственным бескорыстным энтузиазмом.
Но есть и другая категория, назовем ее горе-болельщиками. Их значительно меньше, чем настоящих любителей, но они крикливы, назойливы и вносят в ход соревнования самые нездоровые чувства. Им неважно содержание партии, неинтересны творческие достижения, они не аплодируют достойно завоевавшему победу. Они болеют не за шахматы, а только за "своего" фаворита, заранее, до начала борьбы считая его единственно достойным внимания, и болезненно переживают и его неудачи, и малейшую критику в адрес своего кумира. Хвалить при них другого шахматиста все равно, что хвалить при молодой матери соседского младенца.
Есть, конечно, среди горе-болельщиков и честные люди, которые просто не хотят смотреть правде в глаза, принимают желаемое за действительность.
Как-то я сижу в турнирном зале и наблюдаю за партией матча Ботвинник — Таль. Ко мне подсаживается знакомый хирург, шахматист-любитель средней силы, но страстный приверженец Таля. Спрашивает:
— Как ваше мнение о позиции?
— Пока трудно сказать, у кого лучше. Всё впереди.
— А по-моему, Таль должен выиграть. Надо пойти слоном на c4, и он получит неотразимую атаку.
Я показываю на демонстрационную доску:
— Предлагаемый вами ход плох. Ботвинник пойдет ферзем на e4 и не только парирует угрозы, но и выиграет пешку.
— По-моему, вы неправы. Надо играть так, и Таль победит.
Мы помолчали. Немного спустя я сказал:
— Знаете, доктор, на днях у моего соседа был острый приступ аппендицита. Вызвали "скорую помощь", увезли и в больнице сделали операцию. По-моему, зря всё это. Операция пустяковая. Вполне можно было сделать дома, на письменном или кухонном столе, перочинным ножиком.
— Ну что вы, Василий Николаевич! Какая бы легкая операция ни была, нужна стерильная обстановка, ланцет, наркоз, уход...
Я покачал головой:
— По-моему, вы неправы. Дома лучше. Дома, как говорится, стены помогают. Конечно, нужен ножик поострей... Ну и заткнуть рот, чтоб не пугать соседей.
— Чего вы спорите со специалистом?! — запальчиво начал врач и... осекся. Он понял!
Другие горе-болельщики сразу переносят спор на "вражескую территорию", начинают строчить негодующие письма в редакцию, жалуясь, что шахматный обозреватель "обидел" их любимца, хотя сам объект защиты никогда не думал ничего подобного.
Приведу такой факт. Матч Ботвинник — Петросян претендент начал довольно вяло: после проигрыша первой партии сделал три ничьи. Описывая третью партию матча, я так отразил мнение общественности: "Вырвать у Ботвинника шахматную корону без риска, без страстной обоюдоострой борьбы, путем лишь осторожного, методического наращивания позиционного превосходства вряд ли будет возможно".
А когда последовала очередная, короткая, в 24 хода, ничья в четвертой партии, мой отчет о ней начинался так: "Матчи на мировое первенство не для робких духом!" — сказал мне по окончании четвертой партии экс-чемпион мира Василий Смыслов. Четвертая партия разочаровала переполнивших Театр эстрады болельщиков, многие из которых приехали на матч за сотни километров..."
Спустя некоторое время из Еревана на имя редактора пришло огромное коллективное письмо шахматистов научно-исследовательского института. Это была насыщенная руганью кляуза: Панов и Смыслов хотят, дескать, чтобы Петросян проиграл, и "подстрекают" его играть остро и рискованно. В редакции смеялись, но мне было просто стыдно за таких нищих духом горе-болельщиков. На подобные письма отвечать не принято, и "жалоба" была сдана в архив.
Петросян же начал играть гораздо энергичнее и уже в очередной, пятой, партии после долгой трудной борьбы добился победы.
Интересно, что одновременно с письмом из Армении пришло письмо из Ленинграда, но уже от сторонника Ботвинника. Этот болельщик сетовал, что напрасно, мол, Панов и Смыслов "подсказывают" Петросяну, как играть против Ботвинника. Пусть бы Петросян продолжал делать ничьи, писал ленинградец, и тогда Ботвинник, имевший уже лишнее очко, легко выиграет матч.
В связи с вопросом о "подсказках" мне вспоминается исключительно забавный случай.
В партии Эбралидзе — Рагозин в 10-м первенстве СССР, проходившем в Тбилиси в 1937 году, после 39-го хода белых создалась такая позиция:
Зубарев в статье "Из практики шахматного судьи", напечатанной пять лет спустя, так описывал дальнейший ход событий:
"Находясь в жестоком цейтноте, черные вместо естественного 39...Лc7 затеяли неправильную комбинацию и сыграли 39...Се7, на что последовало 40. Лd7 Лc7?? Делая этот ход, черные рассчитывали после взятия ладьи отыграть ее ходом Се7-d6+, забыв о том, что их слон связан! Эту ошибку заметил буквально весь зал, из которого на сцену, где были расположены играющие, доносились возгласы наиболее нетерпеливых зрителей, настоятельно требовавших, чтобы Эбралидзе взял ладью. Только один Эбралидзе, имевший, кстати сказать, вполне достаточно времени на обдумывание, ничего не видел и не слышал. После некоторого раздумья он спокойно отвел свою ладью на d5 и довольно быстро проиграл партию".
Зубарев в цитируемом отрывке допустил две неточности. Я играл рядом с Эбралидзе и наблюдал всю трагикомедию. Он не только слышал возгласы и подсказки болельщиков, но, выведенный из терпения, закричал им по-грузински: "Пижоны! Вы ничего не понимаете!" Во-вторых, рекомендуемый Зубаревым ход 39...Лc7 сразу проигрывает после 40. Л:f8+ Kp:f8 41. Ке6+.
Прочтя статью Зубарева, Эбралидзе остроумно оправдывался: "Ну хорошо, я ошибся, но у меня на обдумывание было всего минут десять. Но ведь Зубарев-то имел на анализ этой позиции пять лет! И советует делать грубейший зевок 39...Лc7??"
Заканчивая главу о своей журналистской практике, приведу несколько примеров моих попыток внести в иногда довольно сухой шахматный материал новые элементы, особенно юмор, создать в шахматной литературе, так сказать, "малые формы". Без аттической соли предлагаемые читателю шахматные яства могут порой казаться пресными. К тому же "все виды искусства хороши, кроме скучного", как говорил Вольтер, который очень любил шахматы.
Касаясь, например, в турнирном бюллетене 29-го первенства СССР наболевшего вопроса о коротких "гроссмейстерских" ничьих, я прибегнул к такой рискованной, но убедительной аналогии:
"Бесцветные ничьи — это не то, чего ждет многомиллионная аудитория. Прославленный гроссмейстер, не раз высказывавший свое убеждение, что шахматы — это искусство, несет такие же обязанности перед публикой, как артист. Творческая нагрузка у шахматиста не больше, чем у актера, исполняющего заглавные роли. Но можем ли мы себе представить, что, скажем, в спектакле "Ромео и Джульетта" оба персонажа решили бы сделать в знаменитой "сцене на балконе", занимающей двести стихотворных строк, "гроссмейстерскую ничью" примерно таким образом:
Ромео:
— Люблю тебя... Пора идти — светает.
Джульетта:
— И я люблю. Останься! Нет, иди!
Содержание сцены дано целиком, но от такого сокращения не поздоровилось бы ни Шекспиру, ни актерам. Почему же в шахматном зале перед взорами двух тысяч зрителей вместо полноценной игры в течение пяти часов на протяжении сорока ходов можно играть полтора-два часа и, только-только закончив дебют, соглашаться на ничью на 17—18-м ходах?"
Я вновь вернулся к вопросу о массовых коротких ничьих в 31-м первенстве в статье "У шахматного ковра", напечатанной в турнирном бюллетене 20 декабря 1963 года. Здесь я испробовал жанр иронической пародии:
"Кажется невероятным, что в текущем чемпионате, где как раз подобрались наиболее энергичные, волевые, смелые, острокомбинационные бойцы в полном расцвете сил, вдруг свирепствует "ничейная эпидемия", как метко назвала 5 декабря это "Ленинградская правда". В двенадцати турах из 118 партий 71 закончилась вничью. Шестьдесят процентов! Причем во многих встречах ничьи фиксировались чуть ли не по окончании дебюта или при полной доске фигур.
Это удивляет и знатоков. Газетные отчеты и репортажи о турах напоминают не шахматные обзоры, а шаблонные речи дореволюционных адвокатов:
"Да, господа присяжные, мой подзащитный сегодня сделал восьмую ничью и уже на 22-м ходу. Но он не отрицает этого! Такое чистосердечное признание показывает, что перед нами не потерянный для шахматного общества человек. Он еще может, он еще будет играть! Я прошу снисхождения, господа присяжные! Подумайте о его жене, о его малютках, которые протягивают к отцу ручонки. Они не кричат, как в старинных сентиментальных романах: "Папочка, принеси молочка!" Нет, они кричат: "Папочка, принеси пол-очка!" и это гораздо страшнее (вы растроганы, вы утираете глаза, господа присяжные, я сам готов рыдать!)! И вот шахматист отправляется, полный тягостных предчувствий, на поединок с грозным противником. И вдруг — о, радость! — оказывается, тот сам мечтает лишь о ничьей, хочет получить пол-очка без борьбы, без отвратительных, зверских насилий над чужим королем. Святые чувства!
Можем ли мы бросить камень в таких людей? К тому же они ведь не все партии сводят вничью. Шестьдесят процентов — это не девяносто, не сто!"
Часто я использовал в своих статьях "местный колорит". Например, статью, посвященную началу 30-го первенства страны, проходившего в Ереване, я назвал "На уровне Арарата", имея в виду символический уровень высшего шахматного мастерства. Она начиналась так:
"Не знаю, играл ли библейский Ной в шахматы. Но если играл, то можно не сомневаться: первое, что он сунул в чемодан, отправляясь в свой знаменитый круиз, была складная доска с шахматами. Чем иначе — при отсутствии радио, кино, книг — мог он развлекаться в течение сорокасуточного тропического ливня? И то, что Ной держал курс к Арарату и пришвартовался к нему, доказывает, что именно в Ереване должен был состояться первый послепотопный матч на мировое первенство между стариком Ноем и представителем талантливой ковчежской молодежи. Такова моя гипотеза о происхождении шахматного спорта. Считаю, что первоочередная задача шахматного отделения ЦНИИФКа — подвести под эту смелую гипотезу солидный научный фундамент".
А вводную статью о 32-м первенстве СССР я начал, используя и "местный колорит", и сказочные факты русских былин, так:
"Киев!!! Сколько воспоминаний связано с этим городом у шахматистов! Именно в Киеве состоялся первый матч на звание чемпиона всея Руси между князем Владимиром Красное Солнышко, которого придворные льстецы прозвали "Равногроссмейстерским", и обаятельной шахматисткой Василисой Микуличной. Владимир проиграл матч с разгромным счетом. То, что в летописях Киево-Печерской лавры вообще не упоминается об этом соревновании, показывает, как болезненно князь переживал свое поражение — вплоть до прямого административного давления на тогдашних спортивных обозревателей. Впрочем, к чести князя, никаких оргвыводов в отношении Василисы он не сделал. Конечно, успех талантливой шахматистки отчасти объясняется тем, что ее постоянным тренером был знаменитый международный мастер Ставр Годинович".
Иногда для увеселения читателя я практиковал небольшие шуточные стихи. Так, когда по воле, или, вернее, по причуде ФИДЕ очередной турнир претендентов был устроен "у черта на куличках" — на острове Кюрасао близ Южной Америки, вдали от шахматных центров, я напечатал:
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
ПРЕЗИДЕНТУ ФИДЕ
(Ш у т к а)
Еще не весь освоен мир
Для нашей шахматной арены:
Организуем матч-турнир
На острове Святой Елены.
На нем, снедаемый тоской,
Жил шахматист во время оно,
Так пусть над шахматной доской
Витает тень Наполеона!
А в большой статье, посвященной итогам турнира на Кюрасао, мне удалось в двухстрочной строфе передать истерическую интонацию в воображаемом разговоре двух болельщиков, узнавших, что их кумир неожиданно сыграл неудачно:
— Седьмое место занял Таль!..
— Не может быть!!! Фамилья
та ль??
Когда 18-летний чехословацкий мастер Властимил Горт хорошо сыграл в международном турнире Центрального шахматного клуба в Москве, я в итоговой статье посвятил ему такое четверостишье, которое, если бы оно было обращено к женщине, следовало бы отнести к жанру "мадригалов":
Играет сильно Властимил
И в обращенье прост и мил.
Так пусть своим успехом горд
И счастлив будет юный Горт!
То, что в матче на мировое первенство Ботвинник — Петросян ни разу ни тот, ни другой гроссмейстер на первом ходу, играя белыми, не продвинули королевской пешки, дало мне повод для такого стихотворения:
Я понимаю, что забыты,
Навек сданы в архив гамбиты,
Но до сих пор свежи и люты
В бою открытые дебюты.
Они красивей, чем пионы,
Но их презрели чемпионы.
И также в матче не ищи ты
Полуоткрытые защиты.
Не поднялась у них рука на
Хитросплетенья Каро-Канна!
Для них судьба предназначала
Одни закрытые начала.
И последний пример шахматных "малых форм". В "Бюллетене ЦШК" от 1 ноября 1963 года я в юмористической форме взял под защиту массового шахматиста-любителя от тех избалованных гроссмейстеров и мастеров, которые болезненно реагируют на малейший шорох в зрительном зале и готовы играть одни, под стеклянным колпаком или в башне из слоновой кости, забывая простую истину, что не зритель для них, а они для зрителя!
"Участники шахматных турниров тоже не должны рассматривать зрителя как некое многоголовое, жужжащее, надоедливое, мешающее думать насекомое, а должны признать: "Да, зритель — тоже человек! Он тоже понимает игру, любит красоту замыслов, маневров, комбинаций. Зритель своим творческим волнением заражает и воодушевляет нас — гроссмейстеров и мастеров".
Я даже убежден, что когда индийский брамин (известный нам по легенде о доске и зернах) придумывал шахматную игру, он тоже не обходился без зрителей!
— Ну-с, сюда поставим магараджу (короля),— вслух перед ними размышлял он.— При нем, конечно, визиря (ферзя). Не поставишь рядом, хлопот не оберешься: придирки, преследования (а я как раз хочу прописать племянницу на дворцовую площадь). Дальше: две колесницы (ладьи), чтобы знатным людям не заниматься вызовом такси. Ну и всё!
— Слона-то вы и не приметили! — раздавался робкий голос из окружавшей брамина толпы.— Слон — друг человека!
— Верно! — соглашался брамин.— Ставлю друга человека. А известно ли вам, граждане, высказывание нашего многоуважаемого владыки, что конь ничем не хуже слона?
— Пара слонов сильнее, чем два коня,— протестовала публика.
— Пара? Это еще требует доказательств,— добродушно говорил брамин.— Оставим сие будущим векам... Ладно! Ставлю! Пусть будет каждой твари по паре!
— А как же с гвардией? — напоминали зрители.— Она вам припомнит, брамин, такое отношение. Все-таки пехота — царица полей! Даже шахматных!
— Правильно! — соглашался брамин.— Ставлю восемь гвардейцев его величества. Пусть из гвардейцев выходят в визири! А теперь разобьем фигуры на две армии: белые и черные...
— Расовая дискриминация! — гудела толпа.
— Ничего подобного! — возражал брамин.— Как раз наоборот: я доказываю, что черные ничем не хуже белых. Ну, теперь, кажется, всё. Спасибо, братцы, за моральную поддержку. Перекушу на скорую руку и понесу игру к повелителю.
Примерно так зарождалась шахматная игра. Так же она пользовалась поддержкой посетителей чайхан и кофеен. Так она проникала всё выше и выше, вплоть до театров и Дворцов культуры, рассчитанных на тысячи мест. А всё благодаря кому? Только благодаря зрителю!
Ведь зрители по отношению к высококвалифицированным шахматистам хотя и пешки, но такие, которые уже далеко ушли от исходной творческой позиции, а многие даже дошли до предпоследней горизонтали и вот-вот сами превратятся в ферзя — станут мастером или гроссмейстером. Конечно, попадаются среди них отсталые, но и они (не так, как в жизни!) это сознают и стараются стать защищенными проходными.
В общем, мой тезис прост: зрители — это братья по оружию гроссмейстеров и мастеров, знатоки, ценители, любители игры, и мы должны работать для них и только для них!"
Я мог бы в этих забавных фрагментах с таким же успехом вместо слова "зрители" поставить теперь слово "читатели", чтобы ясно, четко выразить свое отношение к "потребителю" шахматной продукции!
Вот, пожалуй, и всё, что я хотел поведать своим многочисленным шахматным друзьям-читателям о своем творческом и спортивном пути.
"Василий Панов. Сост. Я. Б. Эстрин", М., "Физкультура и спорт", 1986
Подготовка страницы: fir-vst, 2013
