За исключением Стейница он знал всех чемпионов мира. Его счету с великими мог бы гордиться каждый: с Ласкером: +1=2, с Капабланкой: +1−1=3, с Алехиным: −1=1, с Эйве: +2=2, с Ботвинником: +2−4, со Смысловым: +4−6 при большом количестве ничьих с обоими. Что и говорить, достойные результаты. Но никто никогда не называл Лилиенталя претендентом на высший титул, хотя однажды он принял участие в турнире кандидатов (1950 Будапешт).
            Чего не хватало замечательному гроссмейстеру? Таланта? Здоровья? Школы? Наверное, всего понемножку. Но самое верное объяснение дал Василий Смыслов: "Он слишком много думал за других и о других и вообще жалел своих соперников. Такой характер не дает чемпионства. Мы его за это критиковали, но и завидовали за это же. За то, что он никогда никого не обидел, ни в шахматах, ни в жизни".
            И сам Ботвинник, хорошо знавший, что Лилиенталь помогал его соперникам Смыслову и Петросяну в матчах за чемпионский титул, говорил о нем как ни о ком другом: "Андрюша — единственный, кто никогда не злорадствовал, если ты падал, и не лизал тебя при успехах. И вообще он не способен был держать камня за пазухой. Второго такого шахматиста я не встречал".
            Когда я спрашивал Лилиенталя о самых-самых, из довоенного времени он выделял Ласкера, Капабланку и Алехина, из послевоенного — Таля, Фишера, Карпова и Каспарова. "Ботвинник был, конечно, выдающийся игрок, но всё же это было что-то другое... Знание, воля, напор. Во время игры с Ботвинником появлялось ощущение, что на тебя надвигается танк..."

            Перебираю его открытки, письма... Написанные от руки, на листочках, вырванных из школьной тетради, с исправлениями и перечеркиваниями, смешными ошибками. На конверте инициалы и подчеркнуто официальное обращение — "господину гроссмейстеру Г.Б. Сосонко". Но в конверте — тепло, улыбка. И имя, которым никто никогда не называл меня.
            Беру одно из писем: "Дорогой Геннадьичка, извини старого пижона, что он так безграмотно пишет, но посмотри, как гроссмейстер N оценивает позицию. Он думает, что у белых лучше... А если черные сыграют так?"
            И следуют варианты, найденные после многодневного кропотливого анализа, в которых никогда не принимал участия искусственный интеллект.
            Другое письмо. На нескольких листочках анализ партии Зуле — Андерсен (Берлин, 1864). Корявый, дрожащий почерк. "Дорогой Геннадьичка, посылаю материал, если тебе не понравится, выбрасывай в мусорное ведро. Не делай из него заботу себе..."
            Диаграмма, нарисованная от руки: "...Андерсен несколько ходов назад стоял гораздо лучше, но в дальнейшем затеял странную игру и поставил своего ферзя в офсайд, чем Зуле не воспользовался". Далее следует подробный анализ позиции и вывод: "интересно, что на этот ход никто не обращал внимания 136 лет!"
            Признаемся: мы ведь тоже не обратили внимания, что в партии Зуле — Андерсен, игранной в Берлине в 1864 году, ферзь попал в офсайд, которым белые не воспользовались. Проблемы, казавшиеся нам более важными, отвлекли от анализа этой позиции. Его сделал в начале XXI века в скромной будапештской квартире глубокий старик с душой ребенка.


Лилиенталь в молодости
            Хотя он считался гроссмейстером еще до Второй мировой войны, титул советского гроссмейстера он получил только, когда обратился в высшие инстанции. Лилиенталь: "По правилам мне должны были автоматически присвоить этот титул: я поделил первое место в чемпионате Советского Союза, но этого не сделали. Я позвонил тогда Снегову, председателю Спорткомитета. "Что вы себе думаете? — сказал он — представьте, к нам приедет из Англии какой-нибудь профессор. Вы думаете, что он так просто станет профессором и у нас?" Тогда я написал письмо Молотову..."
            Настороженное отношение сохранялось к Лилиенталю и после войны. В 1951 году появилась книга "Советская шахматная школа". Отдав должное его тактическому мастерству, авторы отметили, что гроссмейстер Лилиенталь не уделяет должного внимания физической подготовке и неровно играет как отдельные партии, так и целые турниры. Объяснение очевидно: "эти срывы происходят несомненно потому, что Лилиенталь не полностью овладел методами подготовки, разработанными у нас, методами, которые чемпион мира Ботвинник назвал "главным оружием советских шахматистов".
            Запись, оставшаяся на магнитофонной ленте: "...Коммунизм, конечно, был ужасен. В то время надо было опасаться всего. Каждый пятый в компании оказывался стукачом. В 1950 году я должен был тренировать сборную Польши перед Олимпиадой. Чтобы поехать за границу нужна была характеристика. В Спорткомитете мне сказали, что никакой характеристики на меня они не получили. На самом деле причина была проста: мой старший брат после войны оказался в Англии. Они боялись, что, получив визу, я сбегу в Англию. В конце концов после долгих проволочек мне разрешили эту поездку, но когда я приехал в Варшаву, мне сказали — польская сборная уже давно отбыла на соревнования...
            А в 52-м перед межзональным в Стокгольме? Я должен был уезжать буквально через несколько дней, но вдруг звонок из Спорткомитета: почему вы не сообщили, что у вас брюшной тиф?
            — Но у меня никакого брюшного тифа нет, я никогда не болел брюшным тифом!
            — Нет, нет, мы не можем рисковать, вы можете заразить тифом всю команду. Вы должны представить справку, что вы абсолютно здоровы...
            Я отправился к Вишневскому, знаменитому кардиологу, он меня осмотрел и выдал справку, но можешь себе представить, что я пережил, пока получил эту справку...
            Но все равно, все равно, хотя коммунизм принес столько горя России, я люблю эту страну. Я жил там, я работал, я издал книги. Все три жены мои были русские. И я встретил там очень хороших людей. Замечательных людей. И эти люди, они ведь ни в чем не виноваты..."

            Ему выпало не только счастье — иметь талант, но и талант — всю жизнь оставаться счастливым. Это встречается нечасто. Бóльшая часть его жизни пришлась на время, которое не могло не толкнуть на опасный путь осознания происходящего, тем более, что ему было с чем сравнивать: первые двадцать пять лет он прожил на Западе.
            Но даже в самые темные времена Андрэ Арнольдович Лилиенталь не терял жизнерадостности, оптимизма, светлого взгляда на жизнь. Прагматичные натуры, ничего не делающие просто так, не могли дать объяснение его поведению, хотя оно очевидно: огромная и неисправимая доброта.

            В 1977 году он вернулся в Венгрию и жил с тех пор на два дома: в Будапеште и Москве. Даже на три: несколько лет назад Лилиентали приобрели небольшую дачу под Севастополем, где проводили летние месяцы.
            Старость — эта окаменелость, сухость, жестокое отсутствие желаний — обошла его стороной. Хотя перечень радостей жизни уменьшался для него с каждым годом, все равно оставались еще: преданная жена, трогательные разговоры с которой достойны гоголевского пера, прогулки с любимой собачкой Линдой, легкие сигареты, мороженое, кофе, вождение машины. Общение с друзьями. И шахматы. Анализ. Самозабвенный анализ. Даже на даче, отвлекаясь на долгие морские заплывы — он делал это едва ли не до последних лет,— Лилиенталь продолжал без устали анализировать интересные позиции. Неинтересных для него не было.
            2001-й год. Девяностолетний юбилей справлял в Москве. Неожиданно к имениннику приехали Крамник и Гельфанд. С подарками, поздравлениями. Расчувствовался, заплакал. Обнял обоих: Володичку, Бореньку.
            Ольга Лилиенталь: "В последние годы Андрюша плакал только два раза: когда узнал о смерти Бронштейна и когда умер Фишер. Бобби ведь дневал и ночевал у нас. Со мной говорил по-русски и вполне прилично, но с мужем они общались по-английски, чаще по-немецки. Он говорил Бобби: "Ну почему ты антисемит? Почему? Я ведь тоже еврей, мои родители были евреи, моя сестра погибла в лагере". "Нет,— стоял на своем Фишер,— ты не еврей, ты — хороший человек..."

            Я не раз раз бывал в Будапеште у Лилиенталей. Обедали как-то у их друзей. Хозяйка дома русская, ее муж венгр, превосходно говорящий по-русски. Сюда можно придти без предварительного звонка, и радушие хозяев не знает границ. Просторный запущенный дом на окраине Будапешта. Облупившаяся штукатурка. Застекленная терраска, дверь в сад. В этот дом частенько заглядывал Фишер, обожавший русскую еду. Обедал, иногда и засыпал прямо на отоманке в гостиной.
            После разносолов и закусок, рассольника, гречневой каши с котлетами, курицы с овощами, салата, хозяйка обижается: "Вы же ничего не ели, возьмите еще котлетку..."
            Десерт. Кофе. Жене: "Олечка, я хотел бы выкурить папироску".
            "Ты ведь только что курил, Андрюшенька..."
            "Но эта будет только третья сегодня..."
            "Не третья, а четвертая..."
            "Да, но мне так хочется выкурить папироску..."
            Выпуская первое облачко: "Давайте посмотрим фильм... Геннадьичка, хочешь "Веселые ребята"? Я смотрел его уже сто раз..."

            Потекла черно-белая лента 1934 года. В следующем году Андор Лилиенталь впервые приедет в Москву. Он встретит здесь Женечку, и в той удивительной, не знавшей жалости стране они будут неразлучны почти полвека того невероятного, неописуемого времени, не похожего на сегодняшнее, да и на все другие времена. Но несмотря ни на что, он встретит здесь множество хороших, очень хороших людей: другие просто не попадались ему на пути.
            Десять лет назад, собираясь на ласкеровский симпозиум в Берлин, вздыхал: "Поедем буквально на пару дней. Мы не можем надолго уезжать,— у нас ведь теперь собачка, Линда. Такая очаровательная, такая замечательная..." Почти сказал — она такой хороший человек...

            Молодой Леонид Утесов появился на черноморском пляже: "легко на сердце от песни веселой, она скучать не дает никогда..."
            "Посмотри на него, Геннадьичка, разве он не замечательный, ах, какой он чудный!.. Нет, ты только послушай, как он поет: "мы можем петь и смеяться как дети, среди упорной борьбы и труда, ведь мы такими родились на свете, что не сдаемся нигде и никогда".
            "Послушай, послушай... Ах, как я люблю его! Ну разве он не чудный... Но почему ты смотришь на меня, Геннадьичка? Почему ты так смотришь на меня?.."

            Полтора года назад сломал шейку бедра. В девяносто семь после таких переломов обычно не поднимаются. Он перенес операцию, снова начал ходить. Врачи удивлялись: им редко приходилось видеть столь крепкого от природы человека. С шахматами не расставался, анализировал едва ли не до последнего дня. И курил: пять-шесть легких сигарет в день. В последние дни — по одной. Пятого мая ему исполнилось девяносто девять. Шестого выкурил последнюю сигарету. Восьмого его не стало.

            Книга Лилиенталя о собственной жизни называется "Жизнь — шахматам". Это не преувеличение. Хотя свою первую партию он сыграл только в шестнадцать, Лилиенталь был из тех игроков, кто знает что-то о шахматах еще до того, когда научился играть в них. Это качество обычно называется природным талантом.
            Последний раз играл за два месяца до смерти, когда в Будапешт приехали московские друзья. Был чудный вечер, и было весело, и даже выпил что-то, и были красивые женщины, к которым оставался неравнодушен всю жизнь. И все забыли, что хозяину дома почти сто лет.

            Его похоронили в Будапеште по еврейскому обычаю, и молитвы читал главный раввин Венгрии. Лилиенталь повторял часто: евреи, христиане, для меня всё одно. Бог един. Для меня не играет роли — синагога, церковь ли, самое главное — человек. И каждое утро, проснувшись, я говорю Богу: — Спасибо, что я живу, что у меня так много друзей.

            Еще один листочек, написанный его рукой: анализ заключительной позиции партии с Решевским (Лилиенталь — Решевский, Ленинград, 1939). "В этом положении Шмулик, как все называли Решевского, предложил ничью, которую я, дурак, принял. Но ясно мне это стало только теперь 62 года спустя, когда я впервые проанализировал эту партию. Я догадался, что Решевский меня "обманул", потому что позиция черных висит на волоске".
            Лилиенталь доказывает, что выигрыш был. Этюдный выигрыш! Но скромно заключает: "Сэмми был очень религиозным и честным человеком, и может быть в раю, где, наверное, сейчас находится Решевский, он опровергнет мой анализ..."

            Андрэ Арнольдович Лилиенталь находится сейчас в лучшем уголке рая, как тот неприметный монах, который никогда ни на что не жаловался и никогда никого не осудил.

Подготовка страницы: fir-vst, 2011